Читать книгу "Доброключения и рассуждения Луция Катина  - Борис Акунин"

– Да о чем тут доносить? В чем моя провинность?

– Во внешности. Матушка имеет предиспозицию к высоким, миловзорным мужчинам навроде вас. И граф таковых к ней не подпускает, а ежели пролезли сами – сожрет да кости выплюнет. Вот почему место вам назначено не в правительстве, а по ту сторону. Кабы ведать заране, что гартенляндский министр этакий раскрасавец, не стоило с вами и затеваться. Эх!

Ответ, данный секретарем, поразил Катина еще больше и породил новые вопросы.

– Скажите, Егор… не имею чести знать ваше полное прозвание… вы со всеми столь откровенно судите о своей государыне?

– Именем-отчеством я Егор Васильевич, а фамилия моя, как вы слышали, Козлицкий. – Секретарь сделался серьезен. – Откровенен я бываю с очень немногими. Лишь с теми, кто заслуживает доверия.

– Но меня вы видите впервые. Вон и моя внешность вам разочаровательна.

– Во-первых, по роду своих занятий я умею читать людей, а вас, по правде сказать, прочесть нетрудно. Ни на какое коварство и двоедушие вы неспособны. А кроме того, я не имею привычки допускать до государыни лиц, про которых заранее всё в доскональности не выяснил. Помимо превосходной репутации, которую вы стяжали близ князь-принца Гартенляндского, я также справлялся о вас в Академии у профессора Клодта.

– Это мой учитель!

– И мой прежний сослуживец. Я, видите ли, обучался духовным наукам в Киевской академии, потом естественным дисциплинам в Гейдельберге, а после преподавал в той самой академической гимназии, где состояли вы и оставили по себе прекрасную память. Это я присоветовал ее величеству попросить вас у принца Карла-Йоганна. И, получается, ошибся. – Козлицкий сокрушенно покачал головой. – Не мог вообразить, что столь ученый и серьезный муж окажется чересчур пригож.

– Сочувствую, – сказал Катин со всей возможной язвительностью. Претензии к внешности показались ему несправедливыми. Слыхано ли, чтобы пригожесть мешала карьере?

– Так я ваш протеже? – столь же иронически продолжил он. – Вы ведь сообщили мне о вашей протекции, чтобы я чувствовал себя признательным?

Козлицкий поморщился, что означало: мы взрослые люди, оставимте этот тон и поговорим о деле.

– Я рассудил, что человек вашего пошиба может быть очень полезен – своею чужестью нашим партионцам. У нас ведь при дворе две партии: орловская и панинская, а вы не из тех и не из этих.

– Вы подумали, что я буду полезен для блага России? – спросил Луций, сразу позабыв о своей обиде.

Егор Васильевич приподнял брови.

– Нет, полезен для меня. И пожалуй, в Комиссии вы мне пригодитесь еще лучше. Туда наберется всякого сброду, с бора по сосенке, и черт знает, чего от них всех ждать. Свой человек будет там кстати.

Ужасно расстроенный подобным интриганством, Катин сник.

Секретарь смотрел на него с любопытством.

– Вы что, про благо России сказали со всей серьезностью, не для красивости? Помилуйте, сударь, нет никакого блага России. И России-то нет, одно пышное название.

– А что есть? – поразился Луций.

– Люди. Двадцать миллионов человек. И что является благом для одних, будет злом для других. Всегда. – Козлицкий всё разглядывал собеседника. – Нет, вы правда помышляете облагодетельствовать Россию?

– По мере сил.

– Самоослепление, – отрезал секретарь. – Вы желаете изменить Россию, чтобы в ней себя лучше чувствовали люди вроде вас самого. По вашим гартенляндским опытам я хорошо понимаю, в какую сторону вы потянете: к уравнению сословных прав да к выгоде более способных и работящих. Лично мне от подобных перемен тоже будет лучше, ибо я способен и работящ, но неродовит, крапивного поповского семени, и ныне пути на самый верх мне нету, разве что с черного хода. Ежели из затеи с Комиссией что-нибудь получится, мы с вами оба окажемся в выигрыше. Однако многим русским, которым сейчас преотлично живется, от наших с вами просвещенных экспериментаций сделается хуже. И они будут нам мешать.

Наш герой смутился. Он никогда не смотрел на свои действия с этакой стороны. Неужто в самом деле им двигает собственная выгода?

– Не тушуйтесь. – Егор Васильевич усмехнулся. – Это совершенно в порядке вещей, так и должно быть. Просто не обманывайтесь на счет собственных мотиваций. Умному человеку это не к лицу. Скажите себе честно: мне будет лучше жить в просвещенной, вольной России, и то, что я делаю, я делаю не ради какого-то там народа, а ради самого себя. Именно так мыслят граф Орлов и прочие вельможи. И сила их в ясности намерений.

– Я не такой, как они! – возмутился Катин. – Они желают сделать лучше только для себя, а я для большинства! Оно нуждается в свободах, учении, уважении, но ничего этого не имеет в нынешней России!

– Если бы у вас появилась возможность спросить у большинства, нужно ему всё это иль нет, вы, возможно, неприятно удивились бы…

Тон был скептический, но смотрел Егор Васильевич на раскрасневшегося Луция с приязнью.

– Мне, право, жаль, что вам нельзя остаться. Учась в Гейдельберге я приобрел вкус к свободной беседе со свободно думающими людьми. При дворе этой роскоши я лишен… Однако приказ есть приказ. Сейчас соображу, куда вас определить…

И прищурился на свечу, бормоча невнятное:

– Она сказала: после выборов, но до открытия… Плавание по Волге… Это у нас Тверская, Нижегородская, Казанская… Там всё уж решено… Тогда Синбирск?

Козлицкий подошел к одной из картотек, выдвинул ящик, стал перебирать бумаги.

– …Так точно. Далековато, но делать нечего… Теперь поглядим, что в Синбирском уезде с имениями…

Переместился к другому шкафу, на ящиках которого виднелись какие-то мудреные обозначения.

– …Пожалуй, вот это подойдет. – Достал папочку, пошевелил губами. – Сельцо Карогда, во временном управлении за отсутствием наследников… Двести душ – немного, но для ценза довольно, а лишних толков и зависти не вызовет. – Обернулся к Луцию. – Решено. Вы станете синбирский помещик и изберетесь по месту своей новой вотчины. Жалованная грамота будет отправлена вдогон, а вы поезжайте.

К этому времени Катин удивляться скорости событий уже устал и спросил лишь, где он может переночевать перед дорогой.

– Как это переночевать? – развел руками Егор Васильевич. – Слышали же: отправляться, отнюдь не мешкая.

* * *

Получасом позже, так толком и не повидав родного города, наш герой уже выезжал из дворцовых ворот в санной карете, а впереди следовал не драгунский конвой, как ранее, а целый фельдъегерский возок с царским гербом на дверце и трубачом на облучке.

– Ту-ту-ру-ту-ту! Эй-с-дороги-прочь! – дудел медный крендель, хотя на пустых ночных улицах расступаться перед маленьким кортежем было некому.